Появление его "беззаботного я" повело его дальше к следующим спонтанным переживаниям, и вскоре он признался мне в том, в чем не смог бы признаться раньше. Когда ему было 5 лет, он испытывал сексуальное влечение к своей матери. В дальнейшем ему было трудно принять эти чувства в себе, прежде чем он смог сымитировать ее голос, но когда он сделал это, то смог принять их. Затем он продолжил свой рассказ о том, как он вдыхал ее запахи, нюхал ее вещи и восхищался ею. Его называли "маменькиным сынком", и он воспринимал это так, как будто с этим ничего не поделаешь. В конце концов образ "маменькиного сынка" стал непереносимым для него. Он отдалился от матери, считая, что сексуальные переживания могут предать его " я маменькиного сына". Когда я в шутку сказал, что он действительно был "маленьким маменькиным любовником", он покраснел и засмеялся.

Каждое последующее состояние или чувство моего пациента были спонтанно важны и не навязаны специально. Отдельные части его опыта соединились вместе, и он смог вычленить значимость своего "сексуального я" и, таким образом, непреднамеренно смягчить старые интроекции маменькиного сына.

99

Итак, я продолжаю обсуждение темы актуальных взаимоотношений между терапевтом и пациентом — беседы, реакции, предложения, шутки и смех, эксперименты — все, что происходит между ними. Актуальное участие усиливается еще одним символическим компонентом, представленным в виде феномена переноса.

Исторически сложилось так, что перенос был главным инструментом восстановления согласия, но это палка о двух концах. Перенос использовался для того, чтобы вывести терапевта из взаимоотношений с пациентом с помощью установления скрытого смысла, вытекающего из реального контекста его жизни, что, к сожалению, приводит к сужению контактности. Я думаю, мы все хорошо знакомы с тем, как терапевты отрицают непосредственную ценность того, что им говорят пациенты, относя это содержание на счет перенесенного на терапевта отношения к другому человеку.

Однако существует и другой скрытый смысл, который состоит в признании большего доверия к тому, что происходит непосредственно во время терапии. Признание переноса делает терапевта конкретной стороной по отношению к жизненной истории пациента и вплетает терапевта в наиболее интимные истоки жизненных коллизий. Таким образом, терапевт перестает быть просто личностью, а становится элементом кого-то, кто играет некоторую роль в жизни пациента. Такие чрезвычайно волнующие последствия в сопровождении доверия могут привести пациента как к успеху, так и к новым интроекциям.

Эта мощная движущая сила часто тратится попусту, благодаря ограничениям терапевта — наши претензии на опыт, наши видимые цели, наши амбиции, наш страх потерпеть неудачу, наше почтение к традиционным терапевтическим процедурам, наша бесчувственность к тому, что происходит с пациентом в данный момент. Это также может быть использовано насильственно или навязчиво, как бывает с терапевтами, которые разыгрывают Господа Бога. Никто из нас не застрахован от таких профессиональных искривлений, и мы можем только указать на них. И все-таки, со всеми необходимыми предосторожностями, терапевт может взять на вооружение интроективные возможности. Терапевт как новая незабываемая сила является противоядием для залежей впечатлений, на которые не влияет обычный новый опыт. Новый опыт должен быть очень поглощающим, чтобы пациент стал таким же восприимчивым, как в молодости.