Наперекор этой теории, выдуманной чисто индусским сознанием, я в полный голос утверждал в своих «Великих Посвященных» историческую реальность Иисуса как обязательно примыкающую ко всей восточной мудрости. Он предстал передо мной пророком Запада, и я назвал этот центр и основу истории «величайшим из сынов Бога», Затем я оставил без внимания в греко-христианском эзотеризме первых столетий прелюдию к этому синтезу Религии, Науки и Искусства, который является проблемой настоящего и задачей завтрашнего дня.

Если я сохранил большое уважение к индусской мудрости, которая так осветила нам прошлое, то это не значит, что от нее я ждал слова о будущем. Занятый тем, чтобы увидеть возрождение среди нас эзотеризма в европейской форме, сообразующегося с нашими традициями, я чувствовал прорастание во мне намерения продолжить начатое «Великими Посвященными» и написать своеобразную историю оккультных доктрин от Христа и до наших дней. Я сказал себе: христианский эзотеризм существовал всегда за бесстрастным фасадом церкви и за шумным театром истории, как глухая борьба душ существует за внешним конфликтом, как текущая глубина океана бурлит под игрой волн. Он существует у гностиков и у манихеев, у гибернских монахов, как и у первых рыцарей Круглого стола и в ордене Святого Грааля, у катаров, альбигойцев, тамплиеров и розенкрейцеров, как у основателей Платоновской академии во Флоренции. Легко можно понять, что эти глубинные импульсы породили великие сдвиги в истории, такие как обращение в христианство северных народов, Крестовые походы, искусство Средних Веков, Ренессанс и даже современную науку. Но где найти истоки и тайные связи всех этих событий, тогда как Церковь и светская власть повсеместно стирают следы и уничтожают свои архивы? И я еще раз подчеркиваю: современность со своим развитием науки и индустрии, анализами материи и захватом внешнего мира, его знанием физической вселенной и его смыслом эволюции нуждаются в духовном синтезе более широком и мощном, чем все подобные в прошлом. Если западный эзотеризм существует, в чем я убежден, то он должен иметь своих представителей и своего апостола. Я не увижу его, безусловно, но этот апостол придет... Он придет как необходимый отклик на зов, выйдет из чрева двадцатого века! — Вот то, с чем я имел счастье вас познакомить.

Я никогда не забуду момент, когда наш общий друг, ваш наилучший сотрудник, мадемуазель Мария Сивере, привела Вас ко мне. Это было в апреле 1906 года. Рискуя вызвать улыбку людей, никогда не испытывавших подобных чувств, я должен признать, что, увидев Вас входящим в свой кабинет, я испытал одно из наиболее глубоких потрясений в моей жизни.

Я могу привести только два подобных примера: моя встреча с Рихардом Вагнером и с женщиной, которой я посвятил «Великих Посвященных».

Это напоминает, как будто в некоем ином пространстве с первого взгляда открывается весь мир. Чтобы доказать читателям, что я не единственный, на кого ваша личность производит столь необычайный эффект, я приведу здесь свидетельства человека, который не является теософом и может высказываться наиболее проникновенно и понятно в отличие от многих интеллектуалов. Я говорю о графе г. Прозоре, изысканном переводчике и комментаторе Ибсена во Франции. Вот что он два месяца назад сказал о Вас: «Редко увидишь творение природы, сделанное столь совершенно: своим интенсивным блеском глаз, экспрессивностью лица, гибкостью членов и движений, тип чувствительный, способный однажды превратить медитацию во вдохновение, эмоцию — в энергию, способный, сверх того, судя по его мощному лбу и поразительно развитому черепу, соединить в себе мощь, импульсивность и фантазию с такой сильной волей, которые, движением души рождают произведения искусства»⁺⁺.