Вопрос: У меня вопрос ко всем участникам. Какова связь между тем, что вы думаете, вашими теоретическими концепциями и тем, что вы делаете?

Витакер: Пока я сюда не приехал, у меня никаких теоретических концепций не было. Работая с семьей, я после первого интервью чувствую себя в свободном плавании. Если что-то происходит, я этим наслаждаюсь, если ничего не происходит, я недаром родился в Новой Англии, я просто сижу и жду.

Вопрос: Но вы делаете это по какой-то причине. Я не знаю, это формальная теория или у вас просто несварение желудка.

Витакер: Знаете, когда я рос на ферме к северу от Нью-Йорка, я запросто мог просидеть молча целый час. Мой отец и наш

286

сосед вели беседу, произнося по одному слову в пять минут. Я как Кальвин Кулидж. Когда он приходил из церкви, жена его спрашивала: "О чем была проповедь?" — "Не знаю". — "О чем говорил проповедник?" — "О грехе". — "И что он сказал?" — "Что он против греха". Так что мне не нужно никакое направление. Моя социопатия родилась раньше, чем моя шизофрения.

Морено: Я хочу сказать, что потеря человека — это потеря не только человека, но и отношений. Я сейчас много работаю с людьми, чьи родственники умирают от рака, и я готовлю их к этому процессу. Мы говорим о потере и о чувстве замешательства и смущения от этой двойной потери. Вы правы. Диады не существует в принципе; это всегда триада, и мы работаем в первую очередь с потерей отношений.

Я предлагаю пациентам такой образ: это как эмоциональная пуповина, которая связывает вас с другим человеком. Этот человек уходит, а пуповина остается, остается зависимость, и она по-прежнему прочна. Вы когда-нибудь переживали такое, когда вы кого-то теряли? Вы целиком погружены в это, это больно, это как кровоточащая рана, и не за что схватиться. И это остается в вас, пока само не завянет или еще как-нибудь отомрет. Когда со мной это случилось, никто не мог понять, что со мной делается. Я написала своему брату, с которым мы очень близки: "Иногда я чувствую, что я больше не выдержу" — это было как агония, семь докторов 15 месяцев ходили вокруг меня и не могли поставить диагноз. И мой брат, который обычно месяцами собирался мне ответить, отозвался немедленно: "Как это ты не выдержишь? Я не могу тебя потерять". Он не мог потерять нашу связь, наши отношения. Вот с чем мы имеем дело.

Вопрос: Я думаю, все мы разбираемся в самоубийствах или думаем, что разбираемся. Одна из проблем здесь то, что мы скорее готовы развестись, чем убить себя, т.к. нам не хватает смелости прямо столкнуться с нашими суицидальными импульсами. Что-то в нашей культуре заставляет нас вести себя скорее таким образом, чем взять на себя личную ответственность, о которой мы говорим.

Морено: Да, я думаю, вы правы. После ампутации я вела себя героически, но это не пошло мне на пользу. Из-за моего пренебрежения к себе я в тот же год заболела вирусной пневмонией.

287

Любая вирусная инфекция сводит меня с ума, я готова покончить с собой. Мне хотелось утопиться и забыть об этих мучениях. Из-за аллергии мне противопоказан пенициллин. Я пролежала в постели 90 дней и чувствовала себя заживо похороненной. Я думала, как бы мне покончить с собой, чтобы никто не заметил. Я вспомнила об экспериментах на людях в концлагерях и решила ввести себе воздух в вену. Все кончится, и моя вина выжившего уйдет вместе со мной. Но я не была уверена, что не обнаружат воздух под кожей.