Если в социальном атоме выявляется проблема смерти, надо больше работать с жизнью. Социальный атом — богатый источник информации для диагностики, терапии и для восстановления со-циостазиса — гомеостаза в социальном атоме. Гомеостаз зависит

276

от стабильности отношений, но не от стабильности и свойств входящих в атом людей. Исследования показали, что склонность к болезням, катастрофам, неудачам в бизнесе, промышленности, так же, как и в школе, отражают недостаточную интеграцию в группе, а не свойства входящих в нее людей.

В психодраме процесс важнее содержания. "Как это с тобой случилось? Покажи мне" важнее, чем "Расскажи, что с тобой случилось". Пациент может забыть подробности того, что случилось, но он не забудет, как он это переживал и как это на него подействовало. Так, мы вовлекаемся в процесс, и часто содержание само всплывает в памяти. Протагонист может внезапно остановиться и сказать: "О, я забыл, тут еще происходило это и это". Поскольку психодрама — текущий, связанный с жизнью процесс, ее результаты можно сразу использовать в реальной жизни. Она влияет на протогониста на уровне действия, фантазии и реальности. Мы начинаем с "как будто", и потом "будто" уходит, а "как" остается.

Ранк говорил, что игра и концептуально, и фактически отличается от искусства. Ее объединяет с искусством сочетание реальности и вымысла; но это не объективация фантазии, а фантазия, переведенная в реальность, сыгранная и прожитая. В ней больше реальности, в то время как в искусстве больше фантазии (1968, р. 104).

В психодраме протагонист находится в настоящем, даже если мы работаем с событиями прошлого. Это сокращает проговарива-ние и способствует действию. Еще Лонгинус в первом веке н.э. писал: "Когда вы говорите о прошедшем так, как будто это происходит в настоящем, ваш рассказ перестает быть рассказом и становится реальностью" (1970, р. 71).

Психодрама — синтезирующий процесс, объединяющий, часто в беспорядке, множество элементов; однако из этого беспорядка рождается порядок.

Вернемся к Ранку: "Великий художник и великое творение рождаются лишь в примирении... с победой философии отречения над идеологией лишения" (1968, р. 429). Я вдруг поняла, что это относится и к нашим пациентам: они примиряются с лишением тайны, интимности, чтобы подняться или вернуться на более высокий уровень жизни с большими перспективами. Но чтобы не чувствовать себя обделенными, они должны найти в себе и в своих отношениях, как художники находят в своем творчестве, равные или большие ценности. Некоторые могут стать творцами в

277

жизни. Наша задача — помочь им найти свое место. Тогда они могут достичь, как писал в своем "Молодом Лютере" Эрик Эриксон, "..той чистой самости, которая не отягощена более конфликтом между должным и недолжным, не зависит от благодетелей и не нуждается в руководителях для постижения реальности".

В работе "Кто выживет?" Морено предсказывал: "Когда XIX век подошел к концу и подводились его итоги, идея бессознательного и катексиса стала его величайшим вкладом в психиатрию и социальные науки. Я верю, что идея спонтанности-творчества и неразрывной связи между ними станет величайшим вкладом XX века. Можно сказать, что эти идеи дополняют друг друга. Если XIX век исследовал "подножие" человечества — бессознательное, то XX век исследовал его "вершину" — спонтанность — творчество (1953, р. 48).