Психотерапия — это партнерство, ограниченное во времени, где оговариваются не только сроки работы, но и "более или менее" определенные цели. Но несмотря на временный характер, сделка окажется фикцией, если терапевт не обладает необходимой суммой знаний в своей профессии: о природе человека, о видах семейных систем, о том, как развивается семья и отдельный индивидуум, как происходят изменения, как вести диалог, использовать метафоры и рассказы.

Вопросы, волнующие конструктивистов, не новы. Их отражение можно разглядеть в давнем интересе приверженцев психодинамической теории к значению и использованию в терапии трансфера. Они близки идеям, которые лежат в основании терапии К. Роджерса, М. Эриксона и гипноза в целом и которые дали начало разного рода движениям, включая феминизм, движение в защиту прав пациентов, групп самопомощи и пр. Можно заглянуть глубже, вспомнив софистов, Грецию и утверждение Зенона о том, что стрела никогда не достигает цели. Разве это утверждение не перекликается с тем, что сказал поэт Венделл Барри в адрес Грегори Бейтсона на одной из недавних конференций в Канзасе? Настаивая на неприкосновенности своей реальности, Барри возмущался: "У меня есть земля. Я иду по ней, наступаю на камень, поддаю его ногой, и он откатывается в сторону. И тут заявляется Бейтсон со своей интеллектуальной лопатой, аккуратненько погружает на нее камень, землю и возвращается со всем этим назад, в мои мозги".

Все эти проблемы обсуждались из века в век, но почему они приобрели такую остроту именно сегодня и именно в семейной терапии? Не потому ли, что профессионализм приносит не всегда предсказуемые результаты? Оправданы ли наши "интервенции", если мы осознаем ограниченность наших знаний? Возможно, мы чувствуем несовершенство собственной личности?

Это и в самом деле интересные вопросы, но глубина их решения, увы, ограничена тем обстоятельством, что конструктивистский подход, группируя и категоризируя "идиосинкретические истории", заслоняет ими социальные факторы, которые также конструируют их. Поскольку тем самым он отрицает обучающее

48

взаимодействие, наши социальные связи становятся незримыми. С социальной точки зрения, такая позиция кажется мне даже реакционной.

Социальная служба в девяностых годах

Социальный аспект особенно остро проявляется в работе с неимущими семьями. Мы должны знать структуру и функции институтов, которые участвуют в авторстве историй бедных семей — историй безнадежности, беспомощности и зависимости. Даже если пишутся эти истории незримо, рассказываются они так, словно были сотворены самими семьями. Такое понимание вызывает депрессию у членов семьи, вводит в замешательство будущих посредников в ее делах, заставляет тех и других переживать бесплодность своих усилий. Необходимо вникнуть в суть этого процесса.

Сложившийся симбиоз судебно-правовой системы и социальной службы может служить достаточно выразительным примером. Правящая партия трубит о первостепенности защиты интересов ребенка. На деле же устройство служб таково, что они не только не защищают, но даже нарушают права детей и родителей из бедных семей. Обратите внимание на тот язык, каким написаны пособия для социальных работников, чей долг защищать бедняков. Процесс знакомства с семьей называется "Расследование и отчет". Подготовка социальных работников минимальна, а общение с семьей идет на языке контроля, незамутненном и каплей человеческого тепла. Когда ребенка забирают из дома, об этом акте говорится не обычным языком, а, конечно же, прибегая к специальной терминологии: "Удаление в безопасное место", — и упаси Бог назвать это отрывом ребенка от семьи или разделением семьи на части, фактически ее расколом. Возможно, с правовой и моральной точки зрения, этот акт вполне оправдан, тем не менее, с людьми недопустимо обращаться, как с предметами. Социальная служба стала говорить на полицейском языке.