Таким образом, священный танец — это утраченное искусство, которое граничит с религиозным экстазом, искусство, где мысль народа воплотилась в живой пластике, эта психическая и телесная магия, подлинное значение которой не разгадали ни ученые, ни историки, ни современные философы, искусство таинственным образом вновь оживает в величественных руинах Ангкор-Тома, под гигантскими пальмами и акациями, мерно покачивающими своими зонтичными и остроконечными вершинами над молчаливыми храмами.

* См. литографии, на которых изображены общий вид и отдельные детали храмов Ангкор-Том и Ангкор-Ват в книге Анри Myo Voyage au Slam et au Cambodge (Путешествие в Сиам и Камбоджу) и главу об «Искусстве кхмеров» в любопытной книге Эмиля Сольди Arts inconnus (Неизвестные искусства).

Глава II.
Жизнь Будды*

Брахманская цивилизация проявила свое великолепие на протяжении многих тысячелетий, удерживая равновесие в условиях расовых войн, соперничества царских династий и нововведения народных культов. Это равновесие пришло к ней от ведической мудрости, сила которой еще сохранялась. Однако, в шестом или седьмом веке до нашей эры проявились первые признаки упадка. Несмотря на религиозное единство, преобладавшее над разнообразием сект, Индия, разделенная на множество царств, была ослаблена сверху до низу и созрела для иностранных вторжений, сигнал которым подаст Александр Великий три века спустя. Ведя междуусобные войны и занимаясь интригами в гареме, изнеженные полигамией цари увязали в роскоши и лени, в то время как народ вырождался в результате наплыва низших рас. Перед храмами Шивы фанатичные факиры, карикатуры на настоящих аскетов, усердствовали в безобразном умерщвлении плоти под предлогом достижения святости. Священным девам, девадассам, которые всегда присутствовали в храмах Брахмы и Вишну, теперь противостояли жрицы богини Кали. Своими глазами, более зажигательными, чем их горящие факелы, глазами, где горит неутолимая жажда сладострастия и смерти, они завлекают очарованных верующих в свои сумрачные храмы. Парии предавались более грубым удовольствиям еще и потому, что хотели забыть свои страдания и тяготы рабства. Со дна этого общества доносились жалобные стоны, смешанные с криками дикой радости, с миазмами порока и дыханием растлевающих страстей, угрожающих его светским добродетелям и духовным завоеваниям.

Последние еще сохранялись брахманами. Ибо на вершине этого мира рядом с ними всегда стояла на страже традиция, незапятнанная мудрость. Но, по мере старения, ее сфера также сжималась. Она потеряла первоначальную спонтанность, свое масштабное ясновидение, обращенное как к Космосу, так и к внутреннему миру. Застывшая в абстрактных формулах, она окостенела в ритуализме и педантичной схоластике. От нее осталась лишь ее чудесная наука о прошлом, но она начала разрушаться. Счастливы народы, которые опьяненные действием, пьют воды Леты и забывают о своей одиссее по этому миру! Они думают о себе, что родились вчера, потому что со временем они возрождаются в нем от одного глотка надежды и жизни, брахманы согнулись под тяжестью человеческого прошлого. Века, тысячелетия, кальпы, или мировые периоды повисли на их плечах, как гигантская масса Гаоришанкара, а их руки опустились в изнеможении, как ветки старых кедров, согнувшихся под тяжестью снега. По мере того, как арии Индии постепенно утратили дух завоеваний и приключений, брахманы утратили веру в человеческое будущее. Заключенные в кольцо гималайских гор, отрезанные от других народов, они предоставили свободно размножаться развращенным массам и углубились в свои спекулятивные размышления. В Упанишадах присутствуют возвышенные мысли, воззрения удивительной глубины, но одновременно в них чувствуется отсутствие отваги, равнодушие и пренебрежение. В своем стремлении к поиску единения с Атмой, чистым Духом, в своем эгоистическом созерцании брахманы забыли о мире и людях.